Дуркина Марфа Павловна
АЛЕКСЕЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ
ДУХОВНЫЙ СТИХ
10.
Дуркина Марфа Павловна, 1925 г.р., п. Новый Бор
…Он с детства был очень набожным таким, что уповал на Господа Бога, и не хотел жениться. А в семье некому было работать, и его женили. Женили его. Ну, и девушка ему, конечно, по нраву была, но он взял в ум, что он всё равно жить не будет. И вот с первой же ночи и он ушёл. Он сказал, что я сейчас зайду, и вышел и больше не зашёл. Она ждала-ждала до утра, потом встала и родителям сказала, что Алексей куда-то ушёл, нету его. Ну, они искали, в поиски пустились, а чё ж, и думали, что он утонул. А потом он уже пришёл старым. Пришёл всё-таки в это в своё гнездо вот, где родители жили. И видит вот жену, забыла, как жену звали у него, видит, что она тут ходит. Она от них не ушла. Потому что уж раз они уж как законно поженились, что церковью, что уже там они благословлёны были церковью, и вот она не ушла, она у них так и жила. А он к ним в дом не вошёл, а так, уже как странник, где-то около конюшни, может быть, заснёт, где-то, может быть, под забором засыпал – вот так, вот так он жил, он не пока… Он не давал виду, что он ихний сын. Но когда он умер, у него… И да, его отроки ругали, издевались над ним и смеялись – ну, как обычно, над нищими, молодые дети, понятно ведь уже. Да. Много руганий и уничижения принял он от отроков, вот так говорится даже. Да. И когда он умер, у него была записка в руке, и никому эта за… Никто не мог руку разнять, чтобы прочитать, что за бумажка. А потом пришёл отец и отнял у него руку. Z Отцу далось. И вот он… Z …В руках у Алексея была бумажка, и она далась только, рука открылась только для отца, а другие не могли её, вот изымали же, но не смогли. А когда отец прочитал её, заплакал, говорит: «Сыне, сыне! Почему же ты не открылся? Неужели бы мы допустили, чтобы ты столько перенёс всяких тяжестей, что ты не смог по-настоящему умереть, как все люди». А жена-то до этого ему говорила, говорит: «Батюшка, – говорит, – глаза-то, – говорит, – дак точно Алексея! Вот странник-то ходит, – говорит, – тут вот под забором и везде, – говорит, – лежит, ведь, – говорит, – точно глаза-то Алексея!» Он говорит: «Ну, что ты! Столько лет прошло! Может ли это быть? Что ж, Алексей, дак разве бы не зашёл бы домой? Он же бы ведь зашёл домой. А уж раз бродит так, дак, значит, конечно, не Алексей». А когда вот это прочитал и узнал, дак очень плакали они. И похоронили, похоронили по-настоящему уже. Но вот только… И всё говорили, что кто прикоснётся к его телу, все исцелялись. Он поэтому и не открылся, что если бы он открылся, дак у него бы всё это погибло бы, все его страдания, все муки, что он бы не попал бы в святость. А вот он выстрадал всё и так умер, Бог дал ему смерти, чтобы… И он попал в святость. И вот говорили, что люди все старались, чувствовали, что они исцелялись, и сами говорили, что: «мы ведь исцелились». Вот который коснётся: «Ведь я, я же здоровый! Я оказался здоровый!» И вот тогда люди все стремились к нему, чтобы только получить исцеление.
ФА СГУ, АФ 0368-82, АФ 0369-1: зап. З. Н. Мехреньгиной в 1988 г. Прозаический пересказ.