Первый случай виденнаго мною на лесозаводе произошелъ такъ. Поместили в маленькую комнату, дверь закрыли на замокъ. Едва успелъ затихнуть лязг железа и завхозъ не отошел от двери, вдругъ на дверяхъ показалось изображение журнала «Безбожникъ», а на обложке его рисунокъ – Судъ Господень, и точь-в-точь тотъ номеръ журнала «Безбожникъ», который былъ мною привезенъ из усть-цилемской избы-читальни вместе с другой литературой и при переселении в Крестовку в 1924 году неоднократно прочитывался соседямъ, а также просматривались рисунки его. Впоследствии же какъ устаревшая литература положена в ящикъ и лежала на чердаке до 1955 г. и лишь когда уже я началъ сжигать все современные книги и журналы, тогда увидалъ журналъ «Безбожникъ», который довольно памятно виделся на дверяхъ комнаты на лесозаводе. Тогда стало очевиднымъ неопровержимымъ доказательствомъ и знаемо свыше о наших богохульныхъ делахъ и каково бываетъ долготерпение Божие намъ попущено на вольномъ семъ светѣ.
Продолжимъ виденное. Увидавъ видение журнала на дверяхъ, я крикнулъ было завхозу: «Не оставляйте меня здесь одного! Вижу – неладное со мной!» Но онъ пошелъ прочь, говоря: «Нечего, до утра побудешь», и ушелъ. Тутъ пришлось невольно примечать рисунокъ на журнале и размышлять, какъ онъ моглъ здесь появиться, а мнѣ на ухо шепчетъ: «Не чужайся: знакомый вамъ в прошломъ». И вдругъ по журналу началъ бѣгать шарикъ величиною в медный пятачокъ монеты стараго образца, а искры от него сыплются, точно железо, вытащеное из горна для сваривания. И бѣгаетъ шарикъ, освещая рисунокъ журнала на обложке «Суда Господня». И опять на ухо шепчетъ: «Не бойся, подходи ближе: знаема вамъ книга». Я же в страхе прижался к стене: какъ бы меня искры шарика не попалили. И тутъ неотступно на ухо твердитъ: «Угаси шарикъ своимъ языкомъ: он разжегъ, онъ же долженъ угасить». Но подумайте – какъ можно гасить языкомъ, когда смотреть страшно, а не токмо рукой коснуться? Остылъ я от страха, не смею шевельнуться. Только стоять пришлось недолго: какая-то невидимая сила притеснила меня к искрящемуся шарику и невольно раскрылъ ротъ, не хотя лизнулъ шарикъ. Нестерпимо обожгло языкъ, от боли замерло сердце, упалъ на полъ безъ сознания. Придя в чувство, что лежу, язык ошпаренный, будто кипяткомъ, у ногъ грызутся мыши, крысы, полъ холодный, какъ ледъ, самъ нагъ, руки и ноги окоченели, сердце какъ бы остыло и слово молвить шепотомъ нельзя разуметь. Пришли мысли поискать спасения жизни в ходьбе вокругъ комнаты. Долго ли, нетъ ходилъ такъ – определить не могу, и от усталости сталъ падать невольно. Почувствовалъ: мое тело какъ в огне горитъ, только не от теплоты, а от ранъ, разодраныхъ гвоздями, торчащихъ в стене, укрепляющихъ дранку. Сидѣлка, очевидно, от холода, забилась в постель, да и позвать ей на помощь, крикнуть – нетъ голоса.
Почювствовалъ невыносимое окоченение рукъ, ногъ, самъ дрожу и трясусь, как листъ на дереве от ветра. Явно представляю себе, что мое житие кончилось. Силюсь какъ-то бы крикнуть о помощи, но горло сковало холодомъ бездействия. Заглянулъ в окошечко дверей, вижу: чуть мерцаетъ керосинка. Хотелъ постучать ногой в дверь, но ноги уже не слушаются. Ну, думаю, пришелъ мой конецъ жизни безотлагательно. Собравъ последние силы, сталъ ко стене спиной, руки растянулъ возле стену на уровне плечь, началъ слезно просить у Бога прощения за содеянный грехъ, что не носилъ последние рядъ летъ на шее свой крестъ и мысленно осуждаю себя, какъ бы разбойник при кресте Господни: достоинъ бо я пригвождения ко стене сей за грехи мои: «Прости же мне, Господи, ради имене твоего святаго всякъ грехъ соделавшаго от юности и до сего дня словомъ и деломъ и помышлениемъ!»
И особенно горестно стало умирать без бороды, чемъ нарушилъ образъ Божий: засталъ, думаю, меня конецъ жизни во всехъ грехахъ не токмо в тайныхъ и неведомыхъ, но и с поличными, протекали десятки летъ без исповедания, и многое другое вспомнилось грехопадение. Однемъ словомъ, осозналъ себя, что подготовилъ адскому огню, да и только. Какъ буду терпеть безконечное горение, когда не выдержалъ испытания при лизании огнено раскаленаго шарика, упалъ без чувствия, и боль языка во рту, какъ ошпаренный. Припомнилось же и видение огня, вспыхнувшаго из-под койки в своемъ доме. Да, думаю, вотъ оно что видение Смерти предвозвестило и к чему было сказано коротко «Готовъ ли?»
Вскрылась предо мной всякая неподготовленность к смертной встречи, льются слезы из очей без перерыва, сознаю, что наступили последние минуты моей жизни. И какъ последний разъ и навсегда ложусь на невыносимо холодный глый полъ, стараюсь непрерывно сотворять молитву Исусову – восемь положенныхъ словъ. И как-то скоро меня охватило, от холода или усталости, нечто похоже на сонъ, но сознаю, что не сплю. И вдругъ мысли остановились на необходимомъ и как последний разъ сложить знамение креста, имъ же подобаетъ ограждатися христианомъ правой рукой, к тому же сие будетъ какъ доказательство, что умеръ я в познании Бога. И такъ терпеливо, едва сложивъ почти окоченевшие персты правой руки крестнаго знамения, положилъ обе руки на грудь подобно обычаю, какъ срежаютъ умершихъ верныхъ, и уснулъ какъ бы навсегда и навечно.
Не могу представить себе, сколько минуло времени, разбужаюсь от сна, чувствую, что правая моя рука совершенно теплая и какъ бы к сердцу движетъ тепло. Тогда пришла мысль, что надо то же сделать с левой рукой, и сложилъ знамение креста в левой руки и заснулъ опять. Полагаю, мало времени миновало, открываю глаза и разумею, что обе руки теплые. Остается одно: спину от полу холодъ пронизываетъ. Посему сажусь на полу и непрестанно молитвой Исусовой призываю Бога на помощь о избавлении постигшей беды. Знаю, что идетъ долгая темная морозная ночь, трещит за стеной морозъ, знаю, что никто ко мне не придетъ на помощь, единственна надежда только на Бога.
Слезно в сокрушении сердца приношу моление к Богу молитвою Исусовою. И как-то неожиданно, быть можетъ, по некоемъ часе, к изумлению моему, словно в рупоръ радиоприемника проговорилъ голосъ: «Кто тамъ призываетъ?» Услышавъ голосъ, я как-то бодренно поднялъ голову и скорее далъ ответъ словами: «Кто и откуда говоритъ?» И мне ответъ: «Кого призываешь, тотъ и говоритъ!» Тутъ сердце мое сжалось от радости, полились слезы струей и в горести слезъ говорю: «Избавь меня, Господи, от беды сей и дай мне, грешному, продолжение жизни на покаяние!» И мне ответъ: «Время твоей жизни скончалось и приспе возмездие по писанному: Каждому по деломъ его: кто что сеетъ, тотъ то и собираетъ*. Собирайте же и вы плоды делъ своихъ. Тутъ я горестно и слезно с мольбою сказалъ: «Не готовъ я, Господи! Даждь ми по милости твоей срокъ на обращение от греховъ принести о себе покаяние и отрастить свою бороду». На сие последовалъ ответъ: «Какъ же ранее не обратился? Полвека твоей жизни остались позади, а грехи себе более привлачаете и творить мыслите!»
И мне пришло вразумление: верно я говорилъ, что до 60 летъ еще пожить, как и жилъ. И во ответъ с унижениемъ сказалъ: «Господи! Не смелъ я обратиться: совесть меня снедала за омрачение грехи многими!» И слышу, говоритъ внятно, мягко слова: «Грехи заглажаются покаяниемъ и добрыми делами, Духъ же Божий о каждомъ верномъ промышляетъ, слышитъ его всегда и разумеетъ, какъ у человека языкъ чуетъ касание волоса». Слыша сие, я тайно, в темноте, коснулся волосомъ своимъ языка. И мне с высоты говоритъ уже и знаетъ о семъ и какъ бы поправляетъ меня: «Вотъ, вы слышите на своемъ языке вашъ волосъ. Такъ же Духъ Святъ слышитъ и знаетъ васъ».
После сихъ какъ бы согревающих словъ у мня появилась смелость помянуть Господу Богу о продолжении мне жизни. «Да, – сказало мне, – есть одно место на острове Ява, но тамъ люди более двухъ лет не живутъ, ихъ ищутъ с собаками и находятъ, хотя они укрываются в тростникахъ, поймав, уничтожаютъ. Такъ и васъ обнаружитъ лай черной собаки, где поймаютъ и отъимутъ голову». На сие у мня появилось смущение не в боязни смерти, а в томъ, что в два года мне не управиться в делахъ: старое писание мною забыто, да скоро ли его где и найдешь.
Тутъ мои мысли какъ бы перехватило и говоритъ: «Зачемъ ты мыслишь о долгой жизни, когда уже весь миръ стоитъ на грани конца? Виждь убо и разумей, како кола (колеса) мира сего уже перестали от своего движения? Одно бо коло еще движется и то в мале времени престанетъ». Взглянулъ я в оконце на освещенный коридорчикъ и вижу: стоятъ колеса, словно от механизма часов, только размеръ их очень великъ, смотреть на высоту ихъ или в низъ – краю не видно. Пересчитываю ихъ количество – семь штукъ стоятъ безъ движения, восьмое колесо едва уловимо на глазъ есть движение. И двилюсь себе: какъ же я ихъ ранее не виделъ, ведь они у самаго окна стоятъ? И такъ смотрю на колеса, мысли как бы подсказали мне: седмь колесъ стоящихъ, возможно, означают седмь тысящь летъ стояние миру, восьмое же колесо чють в движении – то, видимо, есть идетъ восьмая тысяща, да и видно его только до половины, другая же половина скрывается выше потолка. В раздумии какъ бы пересталъ примечать через окно, а какъ вспомнил, то взглянулъ еще, а колесъ уже нетъ, только в конце коридора появилось на стене изображение глобуса, четко пролегли магистрали, обозначились Северный и Южный полюсы, по океанамъ к нимъ идут корабли и все видимое, какъ живое. На Северномъ полюсе виденъ на древке флагъ, на Южномъ полюсе – белое большое пятно. Немного спустя времени белое пятно уменьшилось, к середины полюса идутъ тракторы, сжимая белое пятно. Вскоре у верхушки полюса появился флагъ.
Теперь после виденнаго прошли годы, не лишим будетъ заметить сие уже на исполнении. Не помню, в какомъ году, просматривая центральную газету, увиделъ напечатанъ рисунок Южнаго полюса точно такимъ, какимъ я виделъ на стене коридора, чемъ подтвердило, что виденное сбывается, словно идетъ цепь, по звеньямъ.