Сей случай запомнился в обстановке тяжести дыхания, что стою я на дне моря в зарослях тины, куда бы выбраться – понять не могу, не имю представления, где есть берегъ. Всю надежду возложилъ на Бога и с тяжелымъ воздыханиемъ прошу избавления. И вскоре знакомый голосъ даетъ наставление: «Выходъ отсюда одинъ и только одинъ: это есть въдали будетъ звонъ колокола и после чего симъ местомъ будетъ продвигаться язычекъ колокола, а ты не теряй время, делай изготовление ухватиться за язычекъ и держись за него крепче – онъ тебя сможетъ вытащить на берегъ». Слушая сии слова наставления, я насторожился, какъ бы услышать звонъ и не пропустить движение язычка. И вотъ раздался жданный звонъ и слышу: бурлитъ вода, и разумею: бурление подходитъ ко мне ближе. Знаю, что движется язычекъ колокола, делаю напряжение всѣхъ своихъ силъ, какъ бы успеть ухватиться. И вотъ онъ попался мнѣ в руки, только держусь ненадежно: кользитъ язычекъ, вырывается из рукъ. Напрягаю последние усилия удержаться – однако упустилъ я его из рукъ. Охватило меня горе великое. Вместе с темъ и голосъ сказалъ укорительно: «Эх ты, ворона, ворона! Что ты сделалъ – упустилъ последнюю надежду избавления, остался здесь навсегда!» Разумевъ свою непоправимую оплошность, не нахожу и словъ дать о себе ответа или объяснить какъ вину свою, в мыслях одно склалось: «Попался! Пропалъ, да и только!» Знаю, что как-то надо просить избавляющаго меня всегда. Но как просить, когда я по достоинству названъ «ворона», да и сам признаю, что хужее еще вороны?

Видя беду непоправимую, все же надо еще просить Бога о милости. И осмелился с молениемъ прошениемъ обратиться о помощи освободиться морской глубины. И, спустя немного время, говоритъ мне: «Есть еще одна и последняя возможность выйти отсюда, что возвратиться язычекъ колокола, по тому месту пройдетъ и тогда путь его закроется навсегда». Услышав сие, я началъ искать место повыше, дабы захватить язычекъ колокола не кончик, а повыше, и тогда легче будет удержаться.

И какъ-то скоро попадается под мои ноги камень, залезаю на него и началъ ожидать возвращения, да и голосъ предупреждаетъ, что язычекъ движется обратно: «Смотри, держись крепче! Не будь опять вороной: упустишь – самъ на себя пеняй!» И вотъ слышу: вода бурлитъ от движения язычка. Делаю напряжение всехъ своихъ силъ и мыслей, какъ бы успеть захватиться повыше, понадежнее. И наступила пора ухватываться, язычекъ рядомъ подошелъ со мной, напрягъ я все свои силы, ловкость, руки обняли язычекъ, ноги отскочили с камня, но ногами язычка обнять не могу, тяжесть взвалилась на одне руки. Не теряюсь, ищу крепости въ рукахъ, однако есть малое скольжение. Вижу, с берега бы светъ проникаетъ, но и силы на исходе совсемъ, чувствую, напрягаю все, что есть еще во мне последнихъ силъ. Увиделъ в радости берегъ, охватилъ легкии воздухъ – скользнулъ из рукъ язычекъ.

От усталости закрылись мои глаза, зато вздохнулъ свободно всей грудью. Помаленьку началъ осматривать все окружающее. Вижу море да песчаный берегъ, омытый волнами, пошелъ по берегу – все пустынно, словно мертво. Думы в голове мелькаютъ о судьбе детей – смоглъ ли кто спастись от потопа и какъ было бы радостно увидеть что, хотя бы признакъ какой. И вдругъ вижу: из моря поднялось дерево, одинъ конецъ в воде, а другой протянулся над пескомъ наклонно. Подошолъ ближе, осмотрелъ: дерево гладкое, точно выстрогано, на дереве видны четырехъугольные окружения, в середине надписи, какъ пишутся иногда мраморные доски. Разбираю написанное и прочитываю имена своихъ детей, некоторые окружения написаны чернымъ, иные – краснымъ. Догадываюсь, что те, которые были в партии, то круговая линия красная, а безпартийные – линия круга черная. Долго стою, читаю и раздумываю: где они, живы или мертвы? Мысли остановились на томъ, что погибли в потопе, посему и надписи на дереве есть какъ памятники.

В раздумии и усталости одиночества я уснулъ каким-то вещимъ сномъ. Все происходитъ какъ бы наяве, только миръ другой, подземный и незнакомый. Стою я в большомъ подземномъ коридоре, по обе стороны его медно-железные двери. Примечаю, нетъ ли на дверяхъ или над дверьми какой вывески или номера, но нечего нетъ. Поровнявшись с однеми дверьми, остановился. И тутъ дверь громко заскрипела и начала раскрываться. Из темноты в дверь повеяло отвратительнымъ смрадомъ горящей смолы, воня кала и табачнаго дыма. Мне хотелось отойти в сторону от неприятной вони и смрада, но голосъ остановилъ меня словами: «Зде исполняется желание и виновность ваша!» Мне бы страшно и противно войти во тьму и смрадъ, но невидимая сила движетъ меня и дверь закрывается и голос напутьствуетъ: «Идите прямо и попадете в дверь выхода!» Шагаю осторожно в темноте и стремлюсь скорее пройти, но налегла двойная опасность: если бежать – темнота не даетъ, медленно итти – дышать невозможно. Помню одно – держаться прямо.

И вдругъ от меня направо мелькнуло чемъ-то тускло освещенное лицо человека. Поровнявшись, я узналъ лицо моей дочери, но голова ее недвижима, т. к. кругом шею обвилась и сжимаетъ чернобурая лиса и душитъ ее окончательно едучий смрадъ. И лежитъ она вне сознания, у головы ея на стене виден коверъ с изображением лосей. Понялъ я, что это все украшение сего света обратилось на горесть вечную. Смотреть пришлось недолго: нестерпимый смрадъ захватываетъ у меня дыхание совсемъ. Двигаюсь по сказанному направлению и вижу: дверь впереди медленно раскрывается. Выбегаю на светъ, схватываю носом и ртом чистый воздухъ. Оборачиваюсь назадъ, замечаю: по обе стороны двери в стене дырочками вылезли дымящиеся папиросы. И мое понятие сложилось на томъ, что из дочерей моих двое курящих и есть, причем одну мимоходом увидалъ, а другая, полагаю, осталась незамеченной в темноте налево.

Пройдя мало по коридору, увидалъ комнату какъ бы своего дома в Качкогрте. В комнате стоят железные койки,с пружинами решетки, под койками пышетъ пламя, на койках сидятъ одной дочери дети, огонь снизу поднимается до решетокъ. Все они слезно плачютъ и выхода нет: горе постигло навечно. При этомъ осталось для меня непонятнымъ, почему видны койки с пружинами, которых у ней не было. Впоследствии же, спустя несколько месяцев, это понятие раскрылось тем, что я роздал дочерям облигации и та, что виделось дети в беде, и купила себе койки такие, какие я виделъ в то время.

Продолжим виденное. Погоревав по дочери, сочювствуя ея беде, но помочь оказался безсилен, т. к. невидимая сила безостановочно меня по коридору движетъ. Хотя светъ в коридоре слабый, но довольно ясно пришлось видеть одну из дочерей в розовом пальто, которое она носила. Идет она невольно, ведома невидимой силой, даже шею охватил рогами ухватъ, концы его под щекой, поэтому нельзя повернуться головою, лишь глазами мало движет, из глазъ слезы сыплются горохомъ и слова сказать не может: горе постигло неотвратимое. Ведется она в пещь горящую, которая раскрыта в ожидании ея.