Усть-цилемская мифологическая проза. Часть 2
Т. С. Канева, Д. И. Шомысов
В записях устной народной несказочной прозы, выполненных собирателями Сыктывкарского государственного университета в Усть-Цилемском районе Республики Коми (бассейн реки Печоры), довольно большое место занимают рассказы о происшествиях в лесном пространстве – непосредственно в лесу, а также на лугу, у лесного озера. Это вполне объяснимо, поскольку лес – наряду с рекой – является неотъемлемой частью природного ландшафта Печорского севера, обуславливая специфику местного хозяйственного уклада, тесно связанного с промысловой культурой1.
Лес / леса в фольклоре неслучайно наделены устойчивыми характеристиками тёмный / тёмные и дремучий / дремучие. Являясь «чужим», противопоставленным «своему», лес считается опасным пространством, «подходящим местом для обитания нечистой силы»2. Ее персонификация находит свое воплощение, прежде всего, в фигуре духа-хозяина леса, чаще всего называемого в разных русских традициях лешим3.
В устных народных поверьях устьцилёмов леший предстает как существо довольно размытое, лишенное «мифологической конкретики» и четкой специализации. Это, прежде всего, видно в непоследовательном использовании самой номинации леший применительно к мифологическому существу, обитающему в лесу. Он может не называться вовсе («этот», «он», «они») или называться по-разному, при этом могут использоваться слова как в единственном, так и во множественном числе: собственно леший / лешаки, лесовик / лесовичок (данная пара – единичные употребления), шишки, черти, окаянные. Между лешим и чёртом есть мифологическое родство, и их взаимозаменяемость в рассказах понятна. Номинации леший / лешак4 в языке устьцилёмов практически синонимичны лексемам чёрт / шишко. Номинацией лешак у устьцилёмов могут также обозначаться и водные демоны, лешачихами – страшные женщины, сидящие у озера. Одна рассказчица назвала женщину, выходившую из воды и напугавшую ее деда, лешачихой, отметила, что «раньше из лесу выходили каки-то женщины, как пугало будто» (ФА СГУ 03375-22); в другом рассказе встречаем: «В воды, говорят, раньше жили лешаки» (№ 1 в настоящей публикации). Связь лешего с водой прослеживается также в повествованиях о Дедко-озерко (№ 67-74), об угнанной кобыле, где леший также проявляет активность у озера (№ 13).
В представленных рассказах практически не встречается описаний внешности лешего. Трудно однозначно заявлять о том, что такие фигурирующие в рассказах традиционные ипостаси лешего, как заяц (ушкан в рассказе № 10), человек (старик / старичок, № 50-52), черные собаки (№ 11) являются воплощениями лешего. Вообще его образ (или образ мифологического персонажа – духа леса) в народном сознании печорцев выглядит синкретичным, «мультиперсональным»5. Он существует то одиноко и обособленно (леший), то как бы «размножается» в образе лешаков, лесовиков. В одном рассказе дается попытка описать семью лешего, его жена названа лешачихой, их дети – лешаками (№ 7). «Леший» приходит к людям в человеческом и даже в благообразном виде (старичок); в одних случаях разговаривает с ними, в других предстает невидимым, грозным и опасным духом. Он обитает в разных местах, будучи иногда как бы привязан к определенной территории (как в рассказах о Дедке-озерке или сенокосном доме), а иногда являя вездесущность и универсальность: абстрактное представление, что в лесу живет леший, расширяет ареал его обитания на лес вообще как природное, «чужое» пространство.
Таким образом, «леший» / лесной мифологический персонаж в представлениях устьцилёмов может принимать зооморфное, антропоморфное, но чаще всего нулевоморфное состояние, при этом он может проявлять себя акустически – через говорение или крик. Нередко леший – это просто «некая безличная мифическая сила»6, соотнесенная с лесным (шире – природным) пространством. Такая тенденция характерна не только для Усть-Цилемского района, и в других русских традициях образ лешего нечеток и многообразен7.
В усть-цилемской несказочной прозе леший исполняет «стандартный» ряд функций. Пожалуй, самыми характерными и характеризующими его как лешего являются функции сбивания человека с пути (леший водит человека, заставляет блуждать в лесу)8 и увода, уноса детей (леший уносит детей, проклятых родителями, то есть буквально посланных к лешему)9.
В этих двух функциях образ лешего в усть-цилемских записях проступает отчетливее всего. В рассказах о блуждании в лесу (№ 1-9) и уносе детей (№ 14-39) персона лешего нередко «закрепляется» номинативно, то есть в этих нарративах информанты обычно говорят, что это сделал (завел, унес) именно леший. Он обозначает себя голосом / речью (№ 5), стихийным проявлением – ветром (№ 17 и др.). В то же время присутствуют рассказы, где лешего «не видно», в них используются безличные конструкции: «уводило это», «водило» и т.п. С одной стороны, эту обезличенность фигуры лешего можно трактовать как разрушение его образа в народном сознании, с другой, можно предположить, что сам лес, в котором водит человека, оказывается природной персонификацией лешего10.
Также в представленных рассказах даются регламентации относительно того, как перестать блуждать, то есть выйти из-под воздействия лешего. Считается, что заблудившемуся следут «стельки переменить» (№ 3) или «куртку или что-нибудь на себе вывернуть» (№ 2)11.
Самым простым и часто используемым способом защиты является универсальная молитва-благословение: многие устьцилёмы считают, что в лес нужно идти «благословесь», чтобы заранее обезопасить себя от нечистой силы. При ее же непосредственном воздействии в лесу может спасти и прямое обращение к Богу. Как следует из одного рассказа, отчаявшийся человек, которого сбил с пути леший, взмолился, упав на колени: «Боже, выпусти нас обратно!» (№ 5). Можно, как сообщается в другом тексте, обратиться и к самому лешему-«лесовику». Примечательно в этом рассказе, что свою просьбу женщина обосновывает практической необходимостью: «Выведи меня, – говорю, – мне надо ведь идти на работу, у меня доярки коров подоят, на автобус сядут, уедут, пешком придётся идти» (№ 4). В одном из рассказов отражается верование о задабривании (кормлении) лешего12: «В лес идёшь, что-то – или кусочек хлеба, или конфетку <…> лесовичку несёшь» (№ 9).
В рассказах о случаях, произошедших в лесу со скотом (№ 10-13), сюжетопорождающим мотивом является пропажа скота. Леший в роли пастуха, отношения лешего с пастухом и знающим человеком, договор пастуха с лешим, «закрывание» скота – довольно распространенные сюжеты в русской традиции13. Усть-цилемские рассказы на эту тему в основном строятся по простой схеме: на выпасе пропадает корова или лошадь, ее ищут и находят живой или мертвой, причем ее пропажа связывается не с простым блужданием/потерей, а с воздействием на нее необычной силы. Коров гоняют черти, черные собаки, заяц14 – эти существа то ли находятся в подчинении у лешего, то ли вполне самостоятельны и являются одной из ипостасей лесного духа. Причем животные формы маркированы демоническими признаками: собаки черные, ушкан (заяц) обладает ненатурально большими, «как широ́ка долонь» ушами, которые у него «лягаются» и «весятся», и если собак, гоняющих корову, еще можно представить в реальной жизни, то заяц, гоняющий стадо коров, выглядит совсем фантастично. Потерянную корову находят стоящей на одном месте, словно «на вязке», земля вокруг «выбита» (№ 11, 12). В другом рассказе (№ 10) сообщается о том, что для вызволения коров из-под власти «ушкана» (лесного духа?) хозяин обращается к знающему человеку. Приглашенный специалист, пытаясь вернуть коров, ставит условие не оглядываться, пока те не зайдут в «огороду», хозяин же нарушает запрет – и коровы убегают; на следующий день коров находят в том же месте в лесу и возвращают в хозяйство. Примечательна недоступность домашних животных при их реальной видимости – невозможность воздействия на них настоящего хозяина из-за подчиненности коров лесной силе в ее пространстве (их материализация в лесу, фактическое сосуществование с людьми и в то же время отделенность, параллельность миру людей). Скот, как и прокляненных детей (см. далее), как будто что-то / кто-то держит в чужом мире или уводит из своего.
В рассказе о поиске убежавшей в лес лошади (№ 13) леший распознается по акустическим и атмосферным признакам. Он кричит, обманно обозначая место нахождения лошади, где ее не оказывается. Рассерженный человек ругается и требует вернуть лошадь: «Где кобыла? Отдавай кобылу!» После этого поднимается ветер. В страхе человек возвращается домой, где обнаруживает кобылу стоящей в огороде, всю «в мыльной пены». По видимости, мат оказался «орудием воздействия», заставившим лешего вернуть лошадь. Характерно, что кобыла перепрыгивает через очень высокую огороду, что невозможно было бы сделать без вмешательства потусторонних сил. Такой сверхъестественный прыжок напоминает сверхбыстрое «убегание» посланных к лешему детей.
Рассказы о проклятых и унесенных лешим (чёртом, шишками, лешаками, шилохвостом) детях имеют большое распространение в усть-цилемской традиции (№ 14-39). Таких детей называют унóсными, увóдными15, проклянёнными – невольно отданными лешему проклятием-отсылкой («Леший бы тебя побрал!», «Уведи тебя вот этот», «А поди к лешему!»). Часто свидетели наблюдают, как прокляненный ребенок стремительно убегает в лес, словно его кто-то тащит «за руку», поднимая над землей, «прихватывает», либо же его буквально уносит ветром, вихрем, таскает «по ёлкам». В случаях уноса проклятых детей, угона скота видится семантика ветра, вихря, быстроты, присущая лешему. Уносимого ребенка зовут, пытаются догнать, но часто не могут. В одном рассказе (№ 15)16 убегающую девочку успевает поймать брат – это редкий случай «физического» прерывания уноса. Судя по записям, прервать процесс окончательного перехода уведенного лешим ребенка в «чужой» мир, вернуть его помогает молитва (№ 18, 20, 23 и др.). Уведенного может вызволить «богомольный» человек (№ 33) или спасти нательный крестик (№ 32, 34, 35); накинутый на шею ребёнку, он как бы позволяет «выловить», «вытянуть» его из «того» мира. Примечательно, что в одном рассказе отмечена универсальная оберегающая роль креста, отсутствие которого на ребенке в момент проклятия поспособствовало, по мнению рассказчика, трагедии («Наверно, она без креста была – из-за того уводной-то сделалась. С крестом бы уводной не могла сделаться», № 34).
В усть-цилемских вариантах представлены примеры того, как уводные, перешедшие в мир духов17, продолжают жить в инобытии, но при этом не теряют связи с миром людей: они появляются в родном доме, питаясь оставленной без присмотра едой, воруют одежду, «водятся» с бесами (№ 33, 36), у них есть свои дороги, перемещение по которым слышно людям (№ 37). Более того, уведенные девочки могут впоследствии обзавестись семьей в демоническом мире (№ 34). Прокляненные могут жить условно под землей (в погребе, под камнем) или «в камнях» (№ 16, 25, 26, 32, 34). В измерении, в котором пребывают уводные, время идет быстрее («тако быстро всё у них делаитсе», № 34).
В группе рассказов об уносных есть серия текстов о проклятой девочке (иногда называемой по имени – Пелагеей) из д. Абрамовской на реке Пижме (№ 25-30). Местные жители долгое время слышали ее плач, доносящийся из-под камня, и там же видели ее. Плачем она провожала покидающих родную деревню родителей, которые не смогли вернуть ее.
Особое место в группе рассказов об уводных занимает быличка о девушке18, которая «саму себя прокляла» (№ 38). Героине не нравился ее жених, и она сказала: «…я лучше за этого пойду, <…> лешака-то». По пути домой ей в образе человека явился леший и «подхватил [и] <…> понес по ветру»; утром ее, отмоленную матерью, нашли на крыше дома19.
Примечательно, что большинство уводных в быличках – девочки. Возможно, из них «вырастают» женщины в красных сарафанах, появляющихся в лесных («лешовных», охотничьих) избушках, рассказы о которых также весьма многочисленны (№ 40-61). Эту группу можно считать одной из самых интересных в усть-цилемской прозе о случаях в лесу.
В лесных избушках охотники испытывают разнообразное воздействие нечистой силы (шишкóв или лешего): их пугает, выгоняет, давит, сюда к женщине приходит ее умерший муж; здесь охотника соблазняет «гостья». Лесная избушка, находясь в «чужом» пространстве, является опасным местом, где неосторожные действия или помышления могут активизировать враждебные человеку силы. Подобная «активизирующая» потенция наблюдается в ситуации ожидания. Например, охотник ждет товарища – и слышит, «как тот валенки, снег охлапыват и за дверь ручку будто взялся», но, выйдя на улицу, мужчина никого не видит (№ 56); женщина ждет подруг с танцев, слышит «будто приехали, стегают вицей-то <…> избу-ту» (№ 58), но также, выйдя на улицу, никого не обнаруживает.
Но, пожалуй, устойчивее всего мотив ожидания – неосознанного призывания потусторонних сил – проявляется в цикле нарративов о демонических женщинах, являющихся к одиноким охотникам (№ 40-48). Чаще всего сюжет таких быличек строится следующим образом: в «лешовной» избушке охотник ждет (иногда: вспоминает) жену или невесту, и через короткое время к нему приходит та, о ком думал мужчина20, но обнаружившая свою иномирность; мужчина с помощью брани, металлического предмета (топора) или огня (спичек) прогоняет «гостью», и она стремительно исчезает. Стоит, впрочем, отметить, что героиня может являться в лесную избушку «сама по себе»; мотив ожидания женщины может отсутствовать, и приходящая не принимает облика знакомой охотника (№ 41, 47). Характерными чертами ее внешности нередко является яркий, красный цвет одежды («баба в красном / парчовом сарафане», «в красных оборках») и «страшные» зубы. Для этого персонажа (о ней говорят: баба, лешачиха, барышня, бесованна) также характерны свойственные лесным духам эффекты ветра (вихря-«вехоря», «погоды»21), скорости («летучести»), которыми сопровождаются ее появление в избушке, но чаще – уход, изгнание («вылетела из избы-то, <…> лес зашумел», № 42; «двери хлопнула <…> и погодой ушла», № 43; «такой ветер поднялся…», № 44, 45).
В одном из рассказов мужчина увидел летящую над избушкой женщину, после того, как вышел из нее, потому что его там «выругали» («пролетат над избушкой, проносит ей в парчовой одежде», № 49). Стоит отметить, что в данном тексте описано происходящее вне избушки, но «бесованна» как бы летит на «плохие» слова. Такая же призывающая потусторонние силы функция ругани / проклятия / поминания лешего проявляется в быличках об уводных / прокляненных. Связь этих лесных женщин и уносных детей, большинство из которых, как уже говорилось, девочки, подтверждаются и сообщениями самих информантов: «…бывают унóсны эти, уносят <…> девиц-то. Так якобы она ходит» (№ 45). В одном случае рассказчица сама задается вопросом о сущности этих женщин: «А может, тоже какая проклята, да?» (№ 48).
В лесных избушках к охотникам может являться и «старик» («старичок»). Он в определенной степени также может быть отождествлен с лешим. Однако из представленных в настоящей публикации рассказов только в одном отмечается явная «лесная» семантика этого персонажа: старик говорит о некой дороге, не видимой для охотника, просит его переместить избу, находящуюся на их, леших, дороге (№ 50). Это одна из немногих быличек в данной подборке, где обозначается тема дороги лешего22. В рассказе примечательна покладистость «старика», согласившегося переставить избу в то место, куда хозяин воткнет кол.
В двух других случаях старика, скорее, можно назвать особым мифологическим персонажем, известным во многих славянских регионах, часто ассоциируемый, но не всегда идентичный лешему23. В одной записи (ФА СГУ 03246-37, см. комментарий к № 51) информант гипотетически относит старичка, который явился в избушке как судья, оправдавший умершего, к разряду «святых».
Так или иначе, многие случаи встречи с неведомой сверхъестественной силой происходят в определенных местах (как, например, в рассказах о плачущей в лесу или под камнем прокляненной). Однако существуют особые страшные места, где, по поверьям местных жителей, подобные случаи (где «пужает») наиболее вероятны. Как правило, это конкретные топосы, известные под собственными именами.
В данной публикации в группе рассказов о страшных местах (№ 62-78) особое внимание обращает на себя цикл о случаях у Дедка-озерка (№ 67-74), находящегося между селом Трусово и деревней Филиппово. В нескольких вариантах передается история о погибшей там учительнице, которая пренебрегла предостережениями о страшном месте («“Не ходи, пужат” – говорят»), похвалилась, что не боится ни Бога, ни чёрта, и одна отправилась в другую деревню. Примечательно, что трагедия произошла в особое время, время разгула нечистой силы – в святки. У Дедка-озерка кто-то («черт ли бес») начинает преследовать ее: «погнался», «гонялся», «начал гонять» вокруг дерева (в одном рассказе – пня). Опасная лесная символика отражена в таких маркировках места, как ельник, «тёмно место», лесина / ель / дерево / пень, вокруг которого бегала женщина. Так же, как некая сила гоняет по кругу или держит на одном месте корову, здесь нечто (некто) заставляет кружить у дерева женщину.
К Дедку-озерку относится также случай, обнаруживающий функцию лешего как хозяина и сторожа леса24 (мужчина хочет сломать вицу и слышит голос: «Не ломай вицу», № 72).
Примечательна также серия рассказов о случаях у сенокосного дома (№ 62-66). Они происходят как в самом строении, так и за его пределами. Некоторые из этих странных происшествий можно отнести к действиям лешего. Это повествование о человеке, который вошел дом и спросил: «Спишь ли живёшь?»; не получив ответа, человек исчезает25. В другом рассказе сообщается, как люди видят человека, идущего на лыжах к реке от сенокосного дома; подойдя к месту, где он шел, не находят лыжню26. Несомненна корреляция рассказов о сенокосном доме и нарративов о случаях в «лешовных» избушках: это, в частности, характерный мотив ожидания и ложного прибытия ожидаемых; возле этого же домика распрягается лошадь.
Мотив остановки в пути отмечен также и в рассказе о местечке с показательным названием «Дикая пожня», где останавливался транспорт (№ 75, ср. с № 77). Там же, на дороге, ведущей к Дикой пожне, появлялась женщина в красном (ср. с «бабой в красном сарафане» из рассказов об охотничьей избушке), не давая проехать охотнику27 (№ 75, ср. с № 76). Плохая слава («страшность») отдельных локусов, где «пугает», связывается рассказчиками с заложными покойниками (№ 76, 78; ср. также с рассказами о неприкаянной прокляненной, пугающей плачем).
К категории лесных наваждений относится несколько рассказов о встрече людей с другими необъяснимыми явлениями в лесу и на лугу (№ 79-83). Они могут быть как визуальные (показавшиеся в лесу коровы или три женщины, косившие траву; появившаяся на лугу лошадь), так и аудиальные (крик, возникший после того, как рассказчица попыталась поднять с земли брусок; кажущееся преследование повозки; голос в кустах, последний мотив ср. с рассказом № 72). В большинстве случаев природа наваждений также осознается рассказчиками / участниками как демоническая, что проявляется в желании обезопасить себя обращением к Богу («Если силы крещёных вы людей, так идите там, а некрещёные…», № 79) или употреблением бранных слов («заматерился, говорит, и лошади как будто не бывало», № 80). Внезапно показавшиеся коровы (№ 79), лошадь28 (№ 80) и даже брусок в лесу29 (№ 81) могут также являться различными воплощениями лешего.
В небольшой группе «Другие случаи» представлено два единичных текста. Это рассказ о няньке («духе»), качавшей на сенокосе оставленного без присмотра ребенка, сюжет которого известен другим русским традициям как «Леший-кум»30 (№ 84), и также отмеченный в русском мифологическом репертуаре сюжет бывальщины о повитухе, принимавшей роды у лешего (№ 85)31.
Указатель основных сюжетов и мотивов опубликованных рассказов см.:
Канева Т.С., Шомысов Д.И. Усть-цилемские «лесные» рассказы в Фольклорном архиве СГУ: материалы к указателю сюжетов и мотивов // Человек в среде обитания: пространство природы, пространство социума: сборник трудов к 90-летию Таисии Яковлевны Гринфельд-Зингурс. Сыктывкар: Изд-во СГУ им. Питирима Сорокина, 2017. (Серия «Слово и текст в контексте культуры». Вып. 1). С. 86-95. Эл.вариант см.: https://www.syktsu.ru/edu/if/ign/sciense/%D0%A7%D0%B5%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D0%BA%20%D0%B2%20%D1%8...
1 В усть-цилемских причитаниях (а отчасти – и в колыбельных) четко выражено представление об идеальном мужчине-хозяине как о «промышленнике» – добытчике, кормильце, умеющем добыть птицу и рыбу; см., например, характеристику сына в плаче по невестке: «Уж он умел добыть, да мое чадо милое, / Хошь лисиц, куниц да всякиих зверей, / Во лесах да он во тёмныих, / По россохам, да по пригрубыим, / По воруям да по высокиим, / По борам да по сосновыим, / Он сильями да он капканами, / Сечиной умел да он ловити, / Он путней да толковатой. / Он не ношей нёс да он возом вёз / Во житьё-бытьё да во вито гнездо» (Русская народно-бытовая лирика: Причитания Севера в записях В.Г. Базанова и А.П. Разумовой 1942-1945 гг. М.; Л., 1962. № 24. С. 106). Подробнее см.: Канева Т.С. Хозяйственные занятия печорцев в причитаниях: охота, рыболовство // Рябининские чтения – 2015. Материалы VII конференции по изучению и актуализации культурного наследия Русского Севера / Отв. ред. Т.Г. Иванова. Петрозаводск, 2015. С. 301-304.
2 Раденкович Л. Опасные места в славянской народной демонологии // Славянский и балканский фольклор. Виноградье. [Вып. 11] М., 2011. С. 73.
3 См., например: Криничная Н.А. Русская мифология. Мир образов фольклора. М., 2004. С. 250; Агапкина Т.А. Лес // Славянские древности: Этнолингвистический словарь / Под редакцией Н.И. Толстого. В 5 т. Т. 3. М., 2003. С. 97; Померанцева Э.В. Русская устная проза. М., 1985 и др.
4 Ср.: Лешак – лесной дух, леший, черт (СРГНП. Т. 1. С. 383).
5 «Лес <…> оставался природной стихией, хаосом, где единственным организующим началом был его дух-“хозяин” и другие “отпочковавшиеся” от него божества» (курсив наш – Т.К., Д.Ш.) (Криничная Н.А. Русская мифология. Мир образов фольклора. М., 2004. С. 247-248).
6 Термин Н.А. Криничной (Криничная Н.А. Крестьянин и природная среда в свете мифологии. Былички, бывальщины и поверья Русского Севера: Исследования. Тексты. Комментарии. М., 2011. С. 13)..
7 Власова М.Н. Новая АБЕВЕГА русских суеверий. СПб., 1995. [Электр. ресурс] Режим доступа: http://rumagic.ucoz.ru/files/abevega.pdf. Дата обращения: 29.04.2016.
8 См., например: Указатель сюжетов-мотивов быличек и бывальщин // Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / Сост. В.П. Зиновьев. Новосибирск, 1987. С. 305-321. (Далее – Зиновьев). АI.5.
9 См., например: Зиновьев АI.7а.
10 «Восприятие леса как мифического существа, отождествляемого с лешим, в быличках и бывальщинах довольно устойчиво» (Криничная Н.А. Крестьянин и природная среда С. 60).
11 Это известный способ выхода из «чужого» пространства посредством оборачивания, перевертывания, см.: Неклюдов С.Ю. Образы потустороннего мира в народных верованиях и традиционной словесности [Электр. ресурс] Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov8.htm. Дата обращения: 29.04.2016.
12 Агапкина Т.А. Лес. С. 107.
13 Подробнее см.: Горбачев А.В. Леший и колдун в обряде поиска скота. [Электр. ресурс] Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/folklore/gorbachev1.htm Дата обращения: 29.04.2016; Криничная Н.А. Леший и пастух (по материалам северно–русских мифологических рассказов, поверий, обрядов). [Электр. ресурс] Режим доступа: http://www.vottovaara.ru/leshiie-i-pastux.html Дата обращения: 28.04.2016.
14 О демонизме зайца см.: Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997. С. 187.
15 «“Уводна” – уведёна значит» (ФА СГУ 03367-59).
16 Этот рассказ также один из немногих, где передаются свидетельства самой уносной.
17 См.: Мифологические рассказы и поверья Нижегородского Поволжья / Сост. К.Е. Корепова, Н.Б. Храмова, Ю.М. Шеваренкова. СПб., 2007.
18 На ее статус указывает то, что она уже сидела на вечорках и у нее был жених.
19 Мотив обнаружения уведённого лешим человека на крыше или на вершине какого-либо другого высокого объекта достаточно распространён. См.: Указатель сюжетов-мотивов быличек и бывальщин. АI 7а // Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / Сост. В.П. Зиновьев. Новосибирск: Наука, 1987. С. 305-321. В усть-цилемской подборке этот мотив выделяется только в одной быличке.
20 Ср.: Зиновьев АI.1г (Леший показывается людям в образе родственника или знакомого: встречается в лесу (в деревне), вступает в разговор, внезапно исчезает).
21 Погода, погодушка – ненастье, непогода (СРГНП. Т. 2. С. 60).
22 См.: Неклюдов С.Ю. Движение и дорога в фольклоре. [Электр. ресурс] Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov26.htm. Дата обращения: 29.04.2016.
23 См.: Мороз А.Б. «Старичок». Опыт описания мифологического персонажа // Славянский и балканский фольклор. Виноградье. [Вып. 11]. М., 2011. С. 73-89.
24 См.: Левкиевская Е.Е. Леший // Славянские древности: Этнолингвистический словарь / Под редакцией Н.И. Толстого. В 5 т. Т. 3. М., 2003. С. 106.
25 Зиновьев. AI 1а.
26 Ср.: При этом леший сам, как и положено духу, не оставляет видимого следа (Неклюдов С.Ю. Движение и дорога в фольклоре). С.Ю. Неклюдов приводит в пример рассказ из петербургского сборника о том, как люди на повозке долго не могут догнать лешачиху, а когда она сворачивает, не обнаруживают ее следов: «посмотрели в том месте на снег, а там и следочка нету» (Мифологические рассказы и легенды Русского Севера / Сост. и автор комментариев О.А. Черепанова. СПб., 1996. № 159).
27 Ср.: Зиновьев. AI 1м (Леший показывается в образе женщины: появляется в лесу, внезапно исчезает).
28 Ср.: Зиновьев. AI 1л (Леший показывается людям в образе коня: появляется в лесу, внезапно исчезает).
29 Ср.: Леший принимает образ полена (Козлова Н.К., Назырова Ф. Указатель сюжетов о лешем и тексты ФА ОмГПУ: А.II.1.2. [Электр. ресурс] Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/folklore/kozlova6.htm Дата обращения: 29.04.2016).
30 Ср.: Айвазян С., Якимова О. Указатель сюжетов русских быличек и бывальщин о мифологических персонажах АI. 18. [Электр. ресурс] Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/folklore/ayvazan1.htm#3 Дата обращения: 29.04.2016.
31 Там же. АI. 31.