Война в фольклоре и устных рассказах
Я по[мню], запомнила вот свою мамку, когда у меня от отца не было никакой вести, это он на войне был, дак никакой вести, И почему-то она… У нас двухэтажный дом в Ильинке-то дак, она печку затопит и это, в огонь глядит и там: «Господи, Микола святитель, спаси и сохрани на пути и на дороге от злых людей! Пусть пуля мимо пролетит! Пусть там тебя святые спасут! Там тебя, пусть добры люди там тебе помощь окажут…» – всё это, это на огонь глядела и всё она это причитала. Как двухэтажной у нас дом-от в Ильинке был дак, она печку затопит, это всё на огонь глядела и это всё причитала, плакала там по-своему. Но я это только запомнила. И когда это, у нас цыгане были, от татки-то никакой вести не было, это, а в плен-от забрали это фашисты-те, а мамка-то… Вот ведь, действительно, как молитвы могут спасти! Их забрали, они с другом сдумали, сдумали бежать от немцев-то. Дак фашист-от вот так их, с другом-то как это убивал. Но, перва-то повозка идёт, как прибирают раненых, живых, а втора… Нет, перва, наверно, мёртвых, а потом раненых, ли как они? Но они татку-ту, живого-то, сдумали раненый да, ну, мёртвый, дак не прибрали. А полячка идёт (это на Польши, в Польши ли где было), она говорит: «Я иду и слышала» – услышала стон. А татку-ту она и на шинель по[ложила] и уволокла себе, и потом только [в] госпиталь-то сдала это. А вести-то никакой не было. К нам приехали таки стары цыгане, а я уже запомнила это, этих цыган. А мамка-то говорит. «Сейчас мы тебе покажем в стакане. Если, – говорит, – мёртвый, дак не обессудь» – говорит. Вести никакой не было. «Уж ничё мы сделать не можем. Мёртвый, дак мёртвый, а живой, да живой». И она, помню, трубу открыла, эта цыганка, как стари[нна], это русска печка была, шесток весь там с какими ле заклинаньями подмела, трубу открыла, это в стакан положила соль, пепел, эта цыганка, и стала вызывать: «Из-за синих морей, из-за чёрных…» – там, всё там, тучи всяки призывала, всё заклятья всяки. Мешала-мешала, и татка появился в стакане. А мамка-то боялась, дак меня взяла это, и держит. А я уж это запомнила. Вышел, в этом в стакане показался живой, это, в формы, такой, живой показался, татка-то. Это ведь необъяснимо! В стакане показала живого человека. Двести грамм раньше были стаканы, двестигра́ммовы гранёны стаканы, и вот она положила пепелок и соль и стала мешать, и там это всё мешала-мешала, всё вызывала-вызывала и положила-то она на шесток, и оттуда чё-то там вызывала. И татка появилсе, действительно, эта военна форма, какой он там, такой и показалсе это, в стакане. Дак она потом, эта цыганка-то, ещё мешат-мешат да прогнать хочет, прогнать, и не может прогнать-то, он всё это в стакане-то. А так нельзя, так нельзя это выливать воду, что надо пока выгнать и это, прогнать его. Она прогонят-прогонят, мешат-мешат, а татка всё стоит в стакане. Но потом как-то, как-то прогнала. Он… И потом от татки пришло после этого, про цыган, цыганы-то показали, от татки пришло маленькая записочка это из госпиталя. Эта Адель, Аделина, она прибрала, дак она его потом в госпиталь сдала, раны-ти как маленько залечила всякими травами да чё да. Потом из госпиталя-то пришло. Права-то рука у его ранена. Весь в осколках! Сколько осколки-ти доставали у его, у раненого-то. Но потом и уже узнали, что он живой. Дак вот это, всяки ведь чудеса. [Собиратель: А как вот она, может быть, Вы вспомните еще: «Из-за синих морей…» – как она говорила?] Ну, там она свои заклинанья цыгански каки ле говорила, что там «появись» да там всяки. Но я только запомнила «Из-за синих морей» там. Вот почему мне это «Из-за синих морей» всех пушше это запомнилось там? Но какие она там заклинанья еше говорила – это уж я забыла я. Потому что она там так говорит, дак я ма́ла, дак я тоже как перепугалась. Эвон мамка еше меня на коленях держала дак.
И чё ещё было: вот эта цыганка дала мамке это подержать иглу, ну, таку иглу дала, как настояща игла. И она говорит: «Мы сейчас проверим: вот при́дет муж у тебя, и как, как у вас житьё будет? Если, – говорит, – будет с ним худó житьё, – ну, как это… говорит, – дак игла, – говорит, – у тебя появится ржа́вела, заржавеет она у тебя». Но эта игла позолотилась в ладони-то как. Или она подменила, цыганка эта, или она сама позолотилась? Дак мамка всем показывала, показывала эту золоту иглу да куда ле потом и забыла, куда и положила.
[Вы сказали, что мать-то голосила? причитает и плачет, на огонь-то смотрит?] Да-да. [Это она не молитву читала?] Она не молитву – она плакала слезами, выплакивала это с молитвой и всяко там это плакала и, выплакивала его с молитвами. Тоже шо, ш[т]обы Богородица да Микола-святитель да спас да на пути да на дороге, да чтобы пуля мимо пролетала да всё да. «Пресвята Божья мати Богородица, Микола-святитель, спаси и сохрани на пути и на дороге» – там это вот это, это я само главно. Но как она ише там, ш[т]обы пуля мимо пролетела да ш[т]обы там, а то уж там она ише плакала со слезами, дак я уж не запомнила. Вот эти молитвы-те, что она Миколу-ту святителя просила да Богородицу-ту, чтобы спасал, это, эти-то запомнила.
Поташова Анна Павловна, 1936 г.р. (урож. д. Ильинки),
д. Загривочная, Усть-Цилемский район, Республика Коми;
зап. Л.В. Ангеловской, Ю.Н. Ильиной в 2014 г. (ФА СГУ, АФ 03367: 113-115).
Расшифровка Т.С. Каневой.